Про счастливые обстоятельства
Марианна Караева, рисунок Ольги Гоноровской
Дело было в лихие годы. Я только начинала работать. Времена «стрелок», разборок и других интересных вещей. Вечер в клинике выдался на редкость тихим и скучным. Я сидела, заполняя карты и сводя остатки по аптеке. Трудовые будни, как они есть. Вдруг визг тормозов, свет фар в окна, и вся парковка заполнена большими и страшными машинами. Из этих машин начинают выгружаться столь же страшные мужчины, все похожие друг на друга, как близнецы. Выстраиваются в ряд, передний держит в руках нечто. Перед ним распахиваются дверь клиники, и я вижу, что на руках он держит почти труп собаки. Далее монолог в бледную меня: «Мы, это… По делам серьезным ехали. А тут он. Прям под колеса. Я по тормозам. А он под колесо. Мы вышли. И вот… Лепила, сделай что-нибудь! Никак нельзя чтоб он умер. Плохо будет».
Из этого потока предложений я смогла вычленить, что плохо будет мне, если вот этот комок мяса и костей умрет. Нацепив на лицо милую улыбку, я уверила группу мужчин, что все будет отлично, и сегодня никто не умрет. И унеслась в ординаторскую. Надо сказать, что я совсем не ортопед. Не люблю эту часть профессии, и потому на подработке у меня был по вызову детский хирург-ортопед по имени Иван. Он был крайне удивлен, когда я разбудила его и потребовала немедленно ехать спасать мою жизнь. Приехав и осмотрев разбитого кобелька, и рассмотрев «владельцев», Ванечка грустно изрек: «Нам конец! Но мы выкрутимся… Хоть и не представляю, как».
Пять часов в операционной мы собирали собаку-Франкенштейна. Спицы в двух лапах, проволока в челюсти, ушивание рваных ран, периодическое выдергивание не желающего жить пса с того света. Когда мы убедились, что пес не собирается к праотцам, я нацепила на лицо самую благодушную улыбку и пошла сообщать «владельцам», что сейчас все хорошо, и теперь остается только ждать, как организм отреагирует на вмешательство. Серьезные люди внимательно выслушали, кинули на стол «котлету» денег и уехали. Мы с Ванечкой дерябнули бутылку коньяка и радовались жизни. Я еще грустила, что появился очередной никому не нужный пес, который будет нуждаться в уходе.
Проверив утром нового пациента, я была приятно удивлена тем, что он жив и даже в сознании. Проведя необходимые процедуры, я пошла вести прием. В середине дня в дверь вежливо постучали и на разрешение войти, в кабинет протиснулось два метра безобразия – один из вчерашних «владельцев»: «Лепила, шеф сказал, чтоб написали, что собаке надо. Мы, типа, виноваты. Надо чтобы все по-честному было». Лепила выпучила глаза и быстро написала на бумажке необходимые препараты и питание, в том числе говядина и творог. Часа через два «владелец» появился снова с коробкой препаратов и двумя алюминиевыми поддонами, в одном был творог, во втором говяжий фарш. «Это что?!» – тыкая дрожащим пальцем в поддоны, поинтересовалась я. «Творог и мясо», – кратко ответили мне. На стол снова шлепнулась котлета денег. 10 кило творога и 10 кило мяса для маленького кобелька!
Так продолжалось почти неделю. Мясом и творогом поправлял здоровье не только пациент, но и вся передержка. Кобелек начал учиться передвигаться самостоятельно, и стало понятно, что инвалид из него не получился, хотя мы его и назвали Самоделкин. Кобелишко оказался страшненьким, и все были убеждены, что новых владельцев мы ему никогда не найдем. В один из приездов его «владельцев» я не выдержала и спросила, не хотят ли они усыновить мальчонку, потому как в клинике ему больше делать нечего, а вот хозяйская забота и любовь ему только на пользу пойдут. На следующий день братки приехали в полном составе и торжественно забрали Самоделкина домой. Дома его назвали Брюсом и за год умудрились из забитого уличного дворняги, размером чуть больше тапка, сделать самоуверенное, разбалованное существо. У Брюса-Самоделкина осталась одна проблема: травма мочевого привела к энурезу, но в новой семье это никого не беспокоило, и пес жил еще много лет, как сыр в масле катаясь. Он точно знал, как и под какую машину прыгать.
